В чем причина подорожания бензина в России?
Действительно ли есть прямая связь с глобальным ростом цен на нефть? И какими мерами государство может повлиять на ситуацию? Владимир Милов развенчал некоторые мифы и объяснил, почему монополии на важнейших рынках способствуют накручиванию цен и усложняют борьбу с мировым злом по имени инфляция.
Объяснение, что российские цены на бензин растут из-за увеличения цен на мировом рынке, очень красивое. Но оно разбивается о простые цифры государственной статистики. Например, если в мае этого года средняя розничная цена 92-го бензина была 22 рубля 56 копеек за литр, то средняя оптовая цена, по которой этот бензин продавал нефтеперерабатывающий завод, — 11 рублей 49 копеек. То есть нам его продавали почти в два раза дороже.
Отсюда у меня вопрос: «Что происходит между нефтеперерабатывающим заводом и бензоколонками?»
Нефть добыли (самое сложное — это достать ее из скважины), заплатили налоги на добычу полезных ископаемых и другие налоги, которые берут с нефтяных компаний, перевезли нефть за сотню тысяч километров до завода, переработали, и все это было отражено в средней цене 11 рублей 49 копеек за литр.
И вы мне хотите сказать, что перегнать продукт на нефтебазу, а затем на бензоколонку стоит столько же, сколько добыча, транспортировка и переработка нефти вместе взятые?
Есть объяснение, что виноваты акцизы на розничную реализацию нефтепродуктов. Но акциз на бензин с октановым числом выше 80 (я, например, вообще не считаю, что бензин с октановым числом ниже 80 — это бензин) составляет 3 рубля 60 копеек. 11 рублей минус 3 рубля 60 копеек получается 7 рублей 40 копеек. Опять вопрос: перевезти продукты с завода на нефтебазу и потом на бензоколонку стоит дороже, чем добыть нефть?
Оптовая цена включает, к примеру, себестоимость добычи, которая составляет 2—3 рубля. Примерно столько же составляет налог на добычу полезных ископаемых (НДПИ). Часто приходится слышать объяснение, что НДПИ привязан к мировой цене на нефть и обуславливает рост цены на бензин. Но в реальности это 2—3 рубля. Даже если удваивается мировая цена на нефть, это в принципе не должно приводить к росту розничной цены больше, чем на 10%.
Стало быть, причина не в налогах, а в растущей разница между оптовой и розничной ценами нефтепродуктов. И нынешняя цена на бензин обусловлена завышенной рентой, которую извлекают розничные торговцы нефтепродуктами. Таких различий между оптовыми и розничными ценами нет ни в одной стране мира, нормальная разница для других стран — это 30—40%, тогда как в России речь идет о почти двукратном увеличении цены.
А дело в том, что у нас исторически монополизирован и картелизирован рынок сбыта нефтепродуктов. Этот рынок никогда не был конкурентным. Для сравнения, по данным Росстата, за последние пять лет цены на услуги операторов сотовой связи, среди которых сильна конкуренция, снизились на 40 процентов. Оказывается, в стране цены могут не только расти, накручивая инфляцию, но и снижаться.
Историческая монополия
В период приватизации нефтяной промышленности думали в основном о том, как приватизировать добывающие компании, и советское централизованное сбытовое хозяйство, построенное по принципу «одно предприятие — один регион», просто включили в структуру нефтяных компаний. В результате на этом рынке не удалось получить тех эффектов, которые получили на рынке сотовой связи.
Позволю себе выдвинуть собственную версию. Думаю, что цены на бензоколонках наши торговцы устанавливают исходя из анализа покупательской способности клиентов. Это примерно такая же система ценообразования, как в гостинице. Цены устанавливают не потому, что высоки издержки, а глядя на наш кошелек.
В каждом регионе существуют топливные ассоциации и союзы торговцев нефтепродуктами. На мой взгляд, они проводят очень качественный анализ покупательской способности населения. Уезжая из Москвы, вы можете заметить, как уменьшаются цены на бензоколонках, а также, что в благополучных областях цены несколько выше, чем в бедных. Хотя на все эти бензоколонки бензин поставляется примерно с одних и тех же заводов.
Следовательно, в росте цен на бензин виноваты не мировые цены на нефть, а монополии и картели на розничном рынке, где каждая группа торговцев контролирует определенную территорию. Раздел рынка по территориальному признаку и картельный сговор (о чем, кстати, постоянно говорит Федеральная антимонопольная служба) позволяют завышать цену на бензин, оценивая, сколько люди готовы заплатить за литр.
Повторю, рост цен на бензин в России в связи с ростом мировых цен на нефть — это история, которая имеет мало общего с реальностью. Прежде всего потому, что вся сырая нефть, которая может вывозиться из России, уже вывозится. Особых дополнительных возможностей нет, хотя бы из-за инфраструктурных ограничений. (У нас, кстати, и добыча перестала расти.) Дополнительные объемы нефти можно вывезти только в виде нефтепродуктов, но в мире нет спроса на наши нефтепродукты, потому что у нас такая структура нефтепереработки, которая в советское время ориентировалась в основном на мазут. Качественных светлых нефтепродуктов у нас практически нет. То есть наши нефтепродукты — это полуфабрикаты, которые можно отправлять на вторичную переработку, например, в Гданьске, а там все мощности уже загружены.
Утверждение, что есть некий единый рынок и у нас есть прямая связь с мировыми ценами на нефть, было бы бесспорным в случае, если можно было бы свободно вывезти эту нефть или нефтепродукты из страны. Но вывезти их нельзя, рынок заперт. По сути дела, им некуда деваться, кроме как оставаться здесь. А значит, по идее никакой четкой связи с мировыми ценами нет, и это не более чем красивое оправдание неоправданно завышенным розничным ценам.
Оптовые цены вполне нормальные: 11 рублей за литр — это немного. Если мы говорим об 11 рублях, то бензин ценой 16—17 рублей за литр — это вполне реальное явление для России. Он должен столько стоить. Может, даже меньше. А мы платим 24—25 рублей. Будем платить 30 к концу года?
В России примерно 75% розничной реализации нефтепродуктов происходят через АЗС, не принадлежащие крупным нефтяным компаниям. В целом по России розничные продажи находятся в руках так называемых независимых трейдеров. В Москве ситуация похуже. Здесь очень важно, глядя на бензоколонку, где нарисована торговая марка конкретной компании, понимать, что огромная доля из этого — это реально франшиза, когда владелец АЗС просто платит за возможность использования торговой марки.
Во второй половине 90-х годов, уже после приватизации, когда вместе с добычей нефтяные компании получили еще и розничную торговлю, они решили вывести ее за скобки и формально расстаться с правом собственности на эти бензоколонки. Безусловно, они продолжают контролировать потоки, то есть они знают, кому они продают эти продукты и по каким ценам они затем реализуются. Но они предпочитают не брать на себя разного рода риски, связанные с розничной реализацией, потому что это рискованный бизнес. Он очень криминализован. Там огромная проблема с неучтенным наличным оборотом. Это также связано с постоянной коррупционной составляющей в лице местных региональных чиновников.
Учитывая такое положение дел, перед тем как крупные нефтяные компании устремились к международным стандартам прозрачности, они просто «сбросили» криминальную составляющую своего бизнеса «независимым трейдерам», хотя, конечно, по-прежнему находят способы раздела доходов и получения части своей прибыли.
Кроме того, там, где действительно есть сбытовые подразделения, напрямую принадлежащие нефтяным компаниям, они тоже участвуют в картельных сговорах. В своем регионе они просто не могут установить пониженную цену против участников картельного соглашения. Антимонопольная служба не раз ловила их за руку. Но юридически доказать факт сговора очень сложно, проходит много времени, а наказания в виде штрафов — незначительные, поэтому вся активность ФАС имеет очень маленький денежный и административный эффект.
Когда недоумевающий человек говорит: мы нефтедобывающая страна, а цены у нас растут, то ему нужно понимать, что главный вопрос не в том, нефтедобывающая страна или импортирующая, а в том, насколько эффективно устроен рынок: насколько он прозрачен и конкурентен.
Иран и Венесуэла — нефтедобыващие страны. Но у них старые, некачественные перерабатывающие мощности. Они добывают много сырой нефти, а бензин вынуждены закупать на мировом рынке по растущим мировым ценам. В Иране парламент переругался из-за того, кто будет платить дотации: речь идет примерно о десяти миллиардах долларов на один только импорт бензина. В стране введены талоны: норма — сорок литров бензина на человека по субсидированным ценам. На остальное — повышенная цена. Так что вопрос не в том, нефтедобывающая страна или нет.
В США очень сильная конкуренция, поэтому бензин у них стоит столько, сколько у нас, хотя они покупают нефть по цене 140 долларов за бочку. В России и Иране рынок не конкурентен и не прозрачен, поэтому творится черт знает что.
В Европе рынок не хуже, чем в США, но там самый высокий акциз на розничную реализацию топлива. Это имеет не только фискальную, но и стимулирующую составляющую — акцизы дифференцированы так, что с более качественного топлива их платят меньше. Если убрать налоговую составляющую, то европейские и американские цены на бензин окажутся примерно равными. Топливные налоги — одна из бюджетообразующих основ части стран Европы и основа финансовой самостоятельности местного самоуправления.
Как организовать конкуренцию
Моноцентричная политика в отношении нефтяной индустрии ориентировалась в основном на то, что происходит в добыче. О проблемах розничного рынка всерьез никто не думал. Никто не занимался созданием условий для конкурентной среды в сфере розничной торговли нефтепродуктами. Как эту конкуренцию организовать?
Нужны фундаментальные меры, а не попытки что-то запретить. Нужно обеспечить вход на рынок новым, независимым игрокам. Россия в два-три раза отстает от европейских стран по обеспеченности территорий нефтебазами и по количеству автозаправочных станций на определенное количество машин. Грубо говоря, у нас мало автозаправок.
Если брать за модель развитие рынка сотовой связи, то там была история с прямой продажей частоты «Вымпелкому» для того, чтобы не допустить полной монополии МТС, то есть частоту отдали другому игроку, чтобы была конкуренция. Примерно то же самое необходимо сделать и в области розничной торговли нефтепродуктами.
Во-первых, выделить больше участков под новые АЗС. А, во-вторых, эти участки должны быть выставлены на конкурс и предложены тем, кто еще не присутствует на рынке. Об этом, кстати, недавно заговорил новый вице-премьер по промышленности и энергетике Игорь Сечин. Нужно разрешить независимым компаниям построить в 150—200 километрах от Москвы современный нефтеперерабатывающий завод, чтобы затем они могли развивать сбытовую сеть и поставлять свои нефтепродукты, которые будут конкурировать с московскими, рязанскими и ярославскими, которые сейчас доминируют на рынке.
Способствовать появлению на рынке альтернативных игроков — очень достойная идея, и можно только приветствовать, что о ней заговорил Сечин. Это тот путь, по которому надо двигаться, притом, что он не предполагает брутальных ограничений и разделов. Если идея осуществится, эффект, который мы наблюдали на рынке сотовой связи, то есть улучшение качества услуг при уменьшении цены, просто неизбежен.
Для реализации всего этого нужна умная антимонопольная политика: долгосрочная и основанная на стратегическом видении рынка с большим количеством независимых игроков. К сожалению, сегодня антимонопольная служба такая же, как и вся наша исполнительная власть. Она основана на принципе работы с имеющимися в наличии инструментами. И попытка создать какую-то новую модель представляется чем-то фантастическим и невозможным. Нынешней исполнительной власти это вообще не по силам. Она занята перераспределением, отбирает у одних, отдает другим — это все, на что она способна.
Менять нынешнюю ситуацию при помощи конкурентной политики — это очень правильная идея. Но какие инструменты конкурентной политики мы используем? В сегодняшнем виде ФАС предлагает провести расследование, выявить картельный сговор, наложить штрафы, ввести какие-то ограничительные меры для компаний, которые занимают доминирующее положение на рынке… Но это все не то! Причем в ФАСе сидят неглупые люди, просто они зажаты рамками существующих возможностей и пребывают в заложниках у общих принципов работы исполнительной власти.
Между тем необходимо помочь рынку установить оптимальную модель. И запретами здесь действовать невозможно. Боюсь, что ни интеллектуально, ни аппаратно нынешняя власть на это не способна. Думаю, что те меры, о которых они говорят — а это в основном краткосрочные запреты и ограничения, — дадут как раз обратный эффект. Победить монополизм таким способом не удастся, а вот вызвать негативные последствия — можно.
К примеру, что собираются делать с ростом цен на авиатопливо? По сути дела, хотят вводить ограничения рентабельности по перепродаже керосина авиакомпаниям в аэропортах. Это приведет к тому, что новых игроков на рынке не появится никогда, а лекарство как раз в них. Действующие игроки просто устроят черный рынок, начнут демонстративно прекращать поставки, справедливо говоря о том, что ограничения мешают им вести бизнес.
Анализ ситуации в российских аэропортах показывает: там, где существует больше одной топливозаправочной компании, цены на авиатопливо в среднем примерно на 10—15% ниже, чем в тех аэропортах, где торжествует монополия.
В России сложилась система картельных альянсов: один аэропорт, одна авиакомпания, один топливозаправщик, и если вы независимая компания и приходите в аэропорт, то встречаетесь с администрацией, которая находится не просто в сговоре, а в одной структуре с авиакомпанией и топливозаправщиком, которому конкуренты не нужны.
Спасение в демонополизации
Демонополизация необходима нам не только в сфере розничной торговли топливом, а во всех сферах нашей экономики. Я принадлежу к числу тех, кто считает инфляцию монетарным явлением. И хотя нужно признать, что мировое повышение цен на продовольствие действительно влияет на инфляцию, адекватному развитию нашего сельского хозяйства, которое могло бы отчасти спасти нас от этой беды, препятствует все тот же монополизм. Темпы роста потребления продовольствия в России составляют примерно 10% в год. А рост производства в сельском хозяйстве — 2—3%. Понятно, что растет зависимость от импортных продуктов, которые дорожают. С другой стороны, сектор крестьянских, фермерских хозяйств за последние 8 лет показал темпы роста производства больше 20% в год. Но этот сектор очень маленький, он занимает где-то 7% в общей структуре нашего сельхозпроизводства.
Если бы в России создали условия для развития крестьянских, фермерских хозяйств, то они удовлетворили бы не только потребности страны, но и отправляли продукты на экспорт. Однако российская политика была построена на поддержке крупных сельхозпредприятий. И у нас существуют монополии в оптовом звене, в перепродаже и переработке сельхозпродукции, которые держат низкие закупочные цены внизу, не давая возможности развиваться сельхозпроизводителям, и высокие розничные цены наверху для конечных потребителей.
Не только сельскохозяйственный и нефтепродуктовый, но и другие важнейшие рынки в России имеют монопольную структуру. Например, рынок стройматериалов. Даже цемент дешевле возить из Турции, чем покупать его в России. И все это — следствие монополизма.
Демонополизация экономики и развитие конкуренции могли бы снизить цены и облегчить борьбу с инфляцией мерами денежной политики. Если бы у нас в тех сферах, где сегодня растут цены, происходило бы то же, что на рынке сотовой связи, это бы нивелировало эффект роста денежного предложения и бюджетных расходов. Темпы инфляции не были бы такими высокими.
Пока в монопольных секторах, где цены раздуты и продолжают несправедливо повышаться, не начнется их снижение, нам будет гораздо тяжелее бороться с инфляцией, и она у нас будет высокой. Искусственные ограничения могут привести только к дефициту и черному рынку. Но если провести серьезные меры по демонополизации, поддержать появление на рынке новых игроков, то ситуация обязательно изменится к лучшему.
Владимир Милов
